Фанфикс.ру rain_dog - Летучий корабль

Наверное, он еще спит — его кисть совсем рядом с моей щекой, мне кажется, я даже могу ощутить легкое тепло, исходящее от его руки. Для меня совершенно неожиданно, что я могу рассматривать его так близко — его пальцы чуть согнуты, заметные выпуклые вены на запястье, чем-то напоминающие дорожки или тонкие изогнутые веточки. И кожа здесь, на тыльной стороне руки, значительно светлее — я до сих пор никак не могу привыкнуть к его загару. И полуоткрытая ладонь сейчас кажется мне мягкой: рельефно выступающие подушечки у основания пальцев, сеточка линий и штрихов. Они складываются в квадраты, ромбы и треугольники — непонятная, непостижимая схема его жизни. Да, а еще чуть ближе ко мне смутные очертания метки Темного Лорда — еще одна из станций на карте его личной подземки.

Я часто раньше смотрел на колдографии, изображавшие лорда Довилля во французских газетах или в Пророке, любовался, да-да, теперь я, кажется, знаю, как это называется. Нет, это было не любопытство… такое странное желание разглядывать лицо того, кто оскорблял тебя год за годом, кого ты якобы ненавидишь, не можешь там за что-то простить. Да, я любовался им, глядя на узкие длинные пальцы, унизанные перстнями, небрежно держащие сигару или задумчиво поглаживающие ножку бокала, медленно двигаясь вверх и вниз, скользившие вокруг круглой подставки… Я чувствую, что краснею. И мне почему-то ужасно хочется дотронуться до этой мягкой расслабленной кошачьей лапы, я осторожно тянусь кончиками пальцев… глупо, просто потрогать и… и он тут же резко сжимает ладонь. Я пойман.

- Попался? — тихо произносит он, оставаясь по-прежнему лежать позади меня. И сгибает руку, не выпуская моих пальцев, поворачивая меня лицом к себе. — А я все думаю, когда ты перестанешь делать вид, что спишь? Размышляешь о жизни?

Проведя на Кесе несколько дней, я вскоре пойму, что рядом с ним бесполезно притворяться спящим — он просыпается мгновенно, стоит мне только зашевелиться или сонно приоткрыть глаза. Его невозможно застать врасплох, наверное, это старая привычка еще со времен войны, которая и для него, и для меня все никак не заканчивается.

Я уже было собираюсь открыть рот, чтобы ответить, но, как только я вижу его лицо… о, Мерлин! Кажется… точно, ведь вчера вечером, когда он сбросил меня с подоконника в момент моего трогательного и окончательного прощания с незадавшейся жизнью, я же ударил его. И вот теперь уже точно могу констатировать, что попал, потому что по высокой скуле, а также вокруг заметно припухшего глаза лорда Довилля сейчас лиловеет весьма внушительный синяк. И я отчего-то думаю, что вот теперь он уже точно похож на настоящего пирата, особенно если закрыть подбитый глаз черной повязкой. Да-да, пятнадцать человек на сундук мертвеца! И бутылка рому! И я, вместо того, чтобы придать своему лицу гордое и независимое выражение оскорбленной и уже точно неоднократно поруганной невинности, начинаю сначала улыбаться, пытаюсь сдержаться, потому что улыбаться больно (а почему, я в тот момент не могу вспомнить), но у меня ничего не выходит. Я просыпаюсь в постели с господином капитаном, убийцей, грабителем и насильником, которого еще вчера считал маньяком, боюсь даже взглянуть ему в глаза, долго размышляю, как мне теперь жить дальше… и вот уже чуть ли не смеюсь во весь голос, во всяком случае, довольно внятно хихикаю, глядя на его разбитое во вчерашней драке лицо. И успеваю заметить, что глаза у него совсем не холодные. Он тоже почему-то улыбается, глядя на меня…

- Ну и синяк у тебя, ты бы видел, — с трудом унимая глупый смех, говорю я, продолжая называть его на «ты», хотя и не совсем уверен в том, что сейчас это обращение уместно.

- Ты бы на себя посмотрел, — парирует он, и тут я понимаю, что, весьма вероятно, выгляжу ничуть не лучше — вот отчего мне так больно улыбаться.

А он почему-то продолжает обнимать меня, так и не разжимая рук, а потом осторожно проводит пальцами по моей щеке и разбитым губам. И мой первый страх уходит: он не заставит меня пожалеть о том, что я сдался, поддался его желаниям, перестал лгать себе, что сам-то я ну никак не мог хотеть ничего подобного. Потому что я правильный, я был, черт побери, женат на рыжекудрой Джинни Уизли… А вот теперь мне весьма нехитрым способом объяснили, что я не совсем то, что о себе думаю.

- Да, — говорит он, продолжая улыбаться и разглядывать меня, придерживая за подбородок и чуть поворачивая мое лицо так, чтобы на него падал свет, — это как-то не очень тянет на романтическое пробуждение после бурной ночи.

- А бывают романтические пробуждения после бурной драки?

Черт, а как мне называть его? И говорить так больно. И никак не могу прекратить смеяться.

- Как видишь, бывают. Кроме драки ничего больше не помнишь? — спрашивает он, и я, наверное, впервые в жизни вижу его таким расслабленным, умиротворенным, да, и так неожиданно — совершенно открытым. Он больше не прячется от меня, по крайней мере, не сейчас. — Полежи пока, приведем тебя в человеческий вид.

- А тебя?

- И меня тоже, — он, наконец, отпускает меня и встает. Кстати, даже не заботясь о том, что из одежды на нем ничего нет. Мне бы так. Хотя, в случае со мной он может быть уверен, что без очков я практически ничего не вижу. — И помолчи лучше, у тебя все лицо в синяках. И губы…

А я прикрываю глаза и вместо того, чтоб думать о том, кто и каким образом затащил меня в постель, вспоминаю, как он вчера (или это было уже сегодня?) целовал меня, слизывая кровь, сочившуюся из ранки на нижней губе. Хищник, большая опасная кошка, ягуар… Я слышу, как он проходит в ванную, хмыкает и усмехается — видимо, смотрит на свое отражение в зеркале, выходит из комнаты, чтобы буквально через пару минут вернуться, все же накинув на себя халат, и с несколькими баночками в руках. Почему он не пользуется исцеляющими чарами? Ну да, он зельевар, наверное, ему представляется более естественным сводить синяки мазями и снадобьями. Или ему просто нравится дотрагиваться до меня, медленно втирая в мои разбитые и припухшие губы пахнущую медом мазь?

- Не облизывайся пару минут, — говорит он мне, открывая следующую баночку — резкий холодноватый запах мяты. — Гарри, я даже не помню, как я вчера тебя так отделал.

- А ты вчера был весь мокрый, ты помнишь?

Он удивленно смотрит на меня.

- Нет.

Я ощущаю, как только что нанесенная мазь мгновенно впитывается в кожу, небольшое покалывание — и вот уже щеку, скулы и подбородок перестает саднить. Странно, почему я ничего не чувствовал ночью? Похоже, мне просто было не до этого…

— Ну, все, вставай, пойдем завтракать, тебе надо поесть, — говорит он, протягивая мне руку, — это будет на редкость поздний завтрак. Судя по солнцу уже хорошо за полдень. Вставай.

Да, он даже не представляет себе, насколько это будет поздний завтрак… Потому что как только я сажусь в постели, я понимаю, что это, похоже, последнее, что мне доведется сделать в этой жизни. Меня пронзает резкая боль, немедленно разливается внизу живота огненной волной, бьет в поясницу, мгновенно ударяет в виски — даже слезы выступают на глазах — и я, не сдержав стона, валюсь обратно на подушку. Черт, я же даже и не подумал, что такое может быть…

- Гарри, о черт…, — похоже, пират тоже об этом не подумал… Вот вчера утром он вспомнил про заживляющую мазь…

Я зажмуриваюсь, крепко-крепко, чтобы он не видел, что у меня в глазах стоят слезы. Вот еще, глупость какая, будто я стану оплакивать свою порванную задницу… А он тем временем успевает уложить меня на живот, и, не спрашивая разрешения, широко раздвигает мне ноги. О, Мерлин, я не знаю, от чего мне сейчас хуже — от боли или от нестерпимого стыда. Валяюсь тут перед ним в совершенно непотребном виде и чуть не плачу.

- Черт бы меня побрал, — говорит лорд Довилль, — как же ты мог… Тебе же было больно… Почему ты мне ничего не сказал?

- Ладно, — бурчу я из своего надежного укрытия в виде довольно помятой в ходе ночных боев подушки, — Мне не было больно. Что, все так плохо? Колдомедицина здесь бессильна, и оставшуюся жизнь я проведу стоя?

Да, вот сейчас я пытаюсь шутить, нет, не потому, что мне так весело — мне ужасно неловко на самом деле, я бы провалился сейчас прямо сквозь скалы на дно морское и лежал бы там себе тихо — несколько веков… Когда я слышу, что он берет в руки еще какую-то склянку, я понимаю, что смерть моя не будет легкой.

- Северус, не надо! Пожалуйста!

О, вот теперь я даже знаю, как мне его называть! Потому что он сейчас… нет, ну стерпеть такое при свете дня я уже точно не смогу! И у него пальцы жесткие, а мне и так адски больно! И вообще, так же нельзя…

- Успокойся, пожалуйста, — произносит он и кладет ладонь мне на плечо, — потерпи пару минут.

- Да я хоть пару часов потерплю, — я пытаюсь извернуться и посмотреть на него, но у меня не выходит — он довольно ощутимо прижимает меня к кровати, — просто ты же не можешь…

- А, — я слышу усмешку в его голосе, — вот ты о чем… То есть трахаться с тобой всю ночь я могу…